Кризис научной идеологии
“И вот единственная польза от здешней жизни, – самым смятением видимого и обуреваемого руководиться к постоянному и незыблемому.”
Св. Григорий Богослов
Наш закончившийся 20-й век часто называют веком науки и техники, веком научно-технической революции и прогресса. Успехи его грандиозны. Наука, родившая в начале века новые “революционные” идеи, и техника, воплотившая их в жизнь, были призваны обеспечить удовлетворение всё растущих потребностей населения, что безусловно им удалось. Это свидетельствует об огромных научных достижениях, по крайней мере в области технических наук, фундаментом которых без сомнения является современная физика. Поэтому авторитет науки, мнение ученых в различных (не только специальных научных) вопросах непререкаем. В самом деле, кому же еще верить, как не людям думающим, избравшим своей профессией умственный труд, результаты которого общепризнанны? Научное мнение, заключение ученых в отношении многих жизненно важных вопросов, составляют отправную точку мнения общественного. А потому и мировоззрение ученых, так называемое “научное мировоззрение”, как правило, не терпит и не требует возражений. Люди с ясным взглядом, проницающим глубины живой и не живой материи, разрабатывающие сложнейшие научные теории, объясняющие законы природы и человеческого общества, знают, что говорят! Сами ученые, правда, иногда более скептически настроены к научным догмам, но и они, как правило, верят, что трудности и противоречия в науке носят временный характер. Эта уверенность основана на предположении о безграничных возможностях научного разума и вытекающей из этого
|
предположения “научной идеологии”.
Научная идеология построена на абсолютизации человеческого разума, признании его самочинности, самодостаточности. Исторически и логически эта вера в “научный разум” следует из отказа от Того, Кто есть Путь, Истина, и Жизнь для самого разума. Рационализм эпохи Возрождения ярко проявляется в известном ответе Лапласа, на вопрос Наполеона, почему в его книге “Система мира” не упоминается Бог: “Я не нуждаюсь в этой гипотезе”. Формально противоречивая идеологема рационализма выглядит так: “вера в ограниченную идею разума о безграничности самого разума”. Одним из родоначальников научной идеологии Нового времени является Френсис Бекон, который в работе “Новая Атлантида” описывает идеальное общество будущего: “...целью нашего общества является познание причин и скрытых связей вещей и расширение власти человека над природой, покуда всё не станет для него возможным”. Бекон понял роль науки «Нового времени» прежде чем она была фактически создана известными учеными, такими как Галилей, Декарт, Паскаль, Ньютон и др. Была создана идеологическая установка для нарождающихся наук, вытесняющая религию из ученых умов. Эта бацилла в дальнейшем привилась и дала свои всходы. Умонастроение “привитого” ученого видно в словах апологета философии Просвещения Дидро: “Блуждая ночью в темном лесу, я располагаю лишь небольшим светильником, чтобы не заблудиться. Появляется неизвестный и говорит мне: друг мой, задуй твой светильник и тебе легче будет отыскать дорогу. Этот неизвестный – теолог”. Дидро даже не допускает мысли, что его светильник слепит ему глаза.
Научно-идеологическая установка активно поддерживается “трезвомыслящими” околонаучными философами, ориентированными на “идейный”, а не научный результат. “Беспартийные люди в философии – такие же тупицы, как и в политике” - пишет Ленин. Партийность, принадлежность к определенному “духовному” братству, должно служить и служит пропуском в науку с давних пор. Квинтэссенция этого “духа”, его зрелое проявление – “диалектический материализм”. Вот что можно было прочитать в “Курсе лекций” по философским проблемам естествознания для студентов МГУ: “... наиболее общие выводы из познания мира... составляют суть... диалектического материализма. Более общей, более широкой теорией мы в настоящее время не располагаем и не будем располагать никогда, ибо творчески развивающийся диалектический материализм будет и впредь пополнять себя, развиваться на основе вновь открываемых общих закономерностей материального мира, всегда будет научной теорией. Именно эта количественная характеристика диалектического материализма – его предельная широта, как научной теории, и определяет его качественное своеобразие – способность быть всеобщим критерием всех других научных теорий”. (Философские проблемы естествознания. (Курс лекций). Под ред. проф. В.С. Молодцова и доц. А.М. Коршунова. Изд. Моск. Унив.,1967, с. 147.) С “исчерпывающей полнотой” утверждается: ”Учение всесильно потому, что оно верно!”. Здравый смысл привычно пасует перед этим заклинанием.
Конечно, с уровня заклинаний идеология не смогла бы перейти на уровень рассудка без помощи физических наук. Изгнав Творца из души, необходимо изгнать Его и из мира. На смену рационализму с неизбежностью приходит материализм, создается физическая картина мира, плод рассудочной деятельности человека. Если раньше материя была средством в замысле, то теперь она становится источником самого разума. Идеологический круг теперь выглядит так: “разумная идея о неразумной материи, породившей разум”. Именно эта установка делает неразрешимыми многие научные парадоксы, возникающие вследствие ограниченности рассудочной деятельности человека и, как следствие, неадекватности физической картины мира реальности. Модель реальности всегда остается лишь моделью, но она может быть истинной, верно описывающей на определенном языке тварный мир, а может быть ложной, если в ее основании лежит химера – идеологическая установка на некий кумир, будь то “природа”, “материя”, “случайность” и т.п. Научная модель – лишь картина, которая будучи написана талантливым художником, выявляет какой-то фрагмент наблюдаемого мира. Однако людям свойственно принимать видимое за действительное и тогда наталкиваться на “неразрешимые” противоречия в своих умопостроениях, на парадоксы.
С первыми научными парадоксами столкнулись в древности, когда построили модель непрерывного движения. Это известные апории Зенона о летящей стреле, бегуне, который не может догнать черепаху и т.д. Это истинные математические модели движения, позволяющие на своем уровне рассчитать время и место движущихся объектов, но воочию демонстрирующие свою ограниченность – невозможность моделирования непрерывного с помощью дискретного, реального пространства и времени с помощью не имеющих размера точек и моментов времени. Преодоление парадоксов в науке приводит к научному открытию – созданию новых понятий, новых теорий, “берущих на себя” неразрешимое на уровне рассудка, но приводящих к новым моделям, элементами которых служат интуитивно созданные в процессе научного творчества воображаемые объекты. Так несоизмеримость длин отрезков (катета и гипотенузы, окружности и радиуса) привела к понятию иррационального числа (рационально непостижимого по определению), явившись для Пифагора его личной катастрофой. Однако затем это понятие стало привычным в математике и ни у кого, как правило, не вызывает подозрений. Ведь существует “математический аппарат”, положенный в основу всех выдающихся научно-технических достижений и, таким образом, целиком оправдывающий свою необходимость. Но парадокс так и остался: катет и гипотенуза действительно несоизмеримы! Рационально непостижимое – фундамент математики, а с ней физики и всех естественных наук. Но вся история науки – череда новых парадоксов, тупиков и катастроф для гордого ученого ума, а с ними и открытий и создания новых моделей вселенной. Лишь упорство в следовании ложной установке “научной идеологии” вновь и вновь вызывает замешательство ученых, натолкнувшихся на очередной парадокс в своих теориях. Рассел вслед за Лейбницем считал, что вся математика может быть выведена логически из принципов чистого разума. Однако оказалось, что задача обоснования существования математических объектов невыполнима. Это парадокс Рассела. Попытки избавиться от парадоксов в рамках математики – логицизм (Фреге, Рассел, Уайтхед), Формализм (Гильберт) привели лишь к необходимости обосновать сами эти попытки. В 30-е годы Гедель фактически доказал неразрешимость задачи обоснования математики средствами самой математики, как формализованного разума. Отметим, что этих средств оказалось достаточно Геделю, чтобы получить свой знаменитый отрицательный результат, откуда следует, что логически мыслящему человеку доступно выявление ложности предполагаемых посылок идеологической установки, что делает весьма ценным математический метод доказательства “от противного”.
Парадоксы в высшей математике и классической физике “снимаются” введением “магических” понятий, таких как бесконечно-малое, предел, дифференциал, материальная точка, сила, масса и т.п. Парадоксы существуют и в других областях науки. Невозможность создания адекватной модели космоса приводит к фотометрическому, гравитационному и экспансионному парадоксам космогонии. В биологии открытие вируса, имеющего состояние анабиоза, поставило вопрос: что же такое вирус, живое или неживое? Вирус, как нуклеопротеид, взятый отдельно, не является живым, но оживает, попав в восприимчивую клетку организма, устанавливая свой паразитический диктат над ней. Как же тогда быть с определением жизни, как существования белковых тел, и теорией Опарина о происхождении жизни из нуклеиновых кислот?
Вообще говоря, классическая физическая картина мира, как вместилища материальных точек, имеющих атрибуты массы, заряда и т.д., взаимодействующих по определенным законам, сама по себе абсурдна. Ведь достаточно задать материалисту вопрос: где же находятся сами по себе эти атрибуты и законы, то, будь он хоть трижды лауреатом Нобелевской премии, ничего вразумительного мы не услышим.
Начало ушедшего 20-го века, ознаменовалось новыми, более кардинальными парадоксами в классической атомистической теории, которые привели к созданию квантовой механики и теории относительности, фактически уничтожив прежнее естественнонаучное миропредставление. И как всегда в науке, была сделана попытка создать новую модель мироздания, для чего потребовались более “сумасшедшие” идеи и понятия, такие как “криволинейное пространство” и “статистическая природа микроявлений”.
Мы рассмотрим лишь те парадоксальные идеи, которые с нашей точки зрения служат свидетельством нарушения здравой человеческой логики, являющейся естественной предпосылкой нормальной научной деятельности.
Например, понятие криволинейного пространства, к которому приводит теория относительности, научным понятием не является, как не является таковым словосочетание “красный звук”. Пространство есть понятие абсолютное и служит исходным условием проявления в нём относительных свойств физических объектов, к которым относится в частности кривизна. Вне пространства нет ни кривого, ни прямого. Образ же пространства в научном понимании подразумевает такие его свойства, как однородность и изотропность, предполагающие независимость от самого пространства расположенных в нём объектов. Поэтому единственным “прямым” зеркалом, математически выражающим этот образ, служит модель Евклидова пространства, используемая в геометрии. Понятие “неевклидова геометрия” применительно к реальному пространству есть бессмыслица, поскольку геометрия предполагает измерения в пространстве, однородность и изотропность которого есть условия независимости длин от положения измеряемых объектов. Когда пытаются говорить о том, что метрика в пространстве определяется распределением вещества во вселенной, то надо тут же вспомнить, что само понятие “распределение” уже предполагает существование абсолютной, равномерной метрики, относительно которой и рассматривается распределение. Неестественно говорить о какой-то структуре самого пространства, как это делают многие современные “естественнонаучные” философы, поскольку “структура” требует расположений чего-то отличного от пространства в самом пространстве. Также бессмысленно говорить о том, что в какой-то системе координат стержень изменился в длине, т.к. сразу же возникает вопрос: а сама линейка, которой измеряют стержень, в этой системе координат изменилась в длине или нет? Поэтому, какие бы “координатные сетки” ни вводились для попытки описания картины космического вместилища, они ничего не прибавляют к пониманию этой картины. Такие таинственные заклинания как принципиальная неуловимость изменений структуры пространства и времени, приводят к недоуменному вопросу: а что же тогда есть изменение?
Квантовая механика породила не менее странные научные фантазии. Достаточно остановиться на теории “статистической природы микроявлений”, за создание которой Макс Борн получил Нобелевскую премию. Невозможность предсказания движения микрочастицы в рамках теории приводит ученого к утверждению индетерминизма в самой природе, приписывания ей статуса случайного, по существу объективирует случайность. Но что такое объективная случайность, как не беспричинность в мире? Итак, для понимания квантовой физики требуется вера в беспричинность, как реально существующую “причину” природных явлений! Этот идеологический “коан” утверждается и в нашем учебнике по естественной философии: ”...нельзя требовать предсказания, когда не существует никакого объективного основания для него. Такое требование означало бы стремление подменить случайное необходимым… Такие попытки основываются прежде всего на отрицании объективного характера случайности”.
Итак, непонимания причины происходящих явлений в рамках принятой научной парадигмы заставляет принести в жертву само основание и смысл научной деятельности – возможность познания природы.
Языческое поклонение идолам случайности известно с древних времен. Аристотель в “Физике” рассматривает такие кумиры, как “Тиха”, “Тихон” – богиня и бог случая, судьбы и счастья, “Автоматия” – произвольность, богиня случайности и счастья, “Хаос” – бесформенность, мрачная бездна, персонифицированный Гесиодом, как первичное состояние существования. Поклонение этим древним идолам продолжается и до наших дней, хотя основоположники статистических законов, такие как Макс Борн, стараются отмежеваться от древних идеологов: ”Все политеистические примитивные религии фактически основаны, по-видимому, на следующей концепции природы: ни с того, ни с сего может случиться что угодно, кроме того, что не угодно неким духам, у которых своя цель. Сегодня мы отвергаем эту демонологическую философию, но допускаем случайность в сферу точной науки.” (М. Борн. Моя жизнь и взгляды. Изд-во “Прогресс”, М., 1973, с. 143). Ученый в точной науке допускает, что “ни с того, ни с сего может случиться что угодно”, но не хочет допустить, что иногда это кому-то нужно. Действительно, если не придавать случайности статуса объективности, то она оказывается другим наименованием нашего незнания и приходится признать, что утверждение “статистической природы микроявлений” есть простое непонимание этих явлений, причем принципиально неустранимое в рамках принятой модели. Ведь Квантовая механика приводит к адекватному математическому описанию модели наблюдаемых явлений именно в предположении известных “соотношений неопределенности”. Именно эта неопределенность, а точнее, неопределимость элементарных частиц, как фрагментов реальности, служит основным ядром квантовой теории и свидетельствует о неправомерности общепринятой картины мира – огромного вместилища случайно взаимодействующих частиц.
Но на помощь “научным реалистам” снова приходят древние кумиры, “магические объекты”, берущие на себя неясности и противоречия научной доктрины. Вот что пишет по поводу парадоксов квантовой механики известный канадский философ-реалист, как он сам себя называет, Марио Бунге: “Избежать этого клубка противоречий, неясностей и метафор довольно просто: нужно рассматривать микросистемы, как всецело языческие индивиды. Поэтому их следовало бы назвать языческими именами, такими, как Квантон (имя семейства), Гилон (от гиле – вещество) и Педион (от педион – поле). Далее наименования различных теорий, вероятно могли бы быть изменены, например на Гилонику (Квантовая механика), Педионику (Квантовая теория поля) и Квантику (единство первых двух). В конце концов, Квантовая механика является удачливой выскочкой и ей необходимо поэтому новое имя, скрывающее ее происхождение.” (М. Бунге. Философия физики. Изд-во “Прогресс”, М., 1975, с. 171). По существу предлагается мифологическая концепция, заменяющая собой реальность для поверившего в неё “реалиста”. Создаются “вещи в себе” – магические имена, призванные устранить противоречия научной модели. На вопрос, почему так, а не иначе, происходит данное явление, следует ответ: таково свойство поименованного объекта. Например, на вопрос, почему электрон сочетает в себе взаимно-отрицающие качества дискретности (частица) и непрерывности (волна), М. Бунге отвечает: “С нашей точки зрения, Квантон – это ни классическая частица, ни классическое поле, а некоторая сущность (sui generis), которая при одних обстоятельствах выглядит подобно частице, а при других подобно волне... Квантоны слишком многолики (proteic) и едва ли могут быть отображены в классических терминах. Но в любом случае они находятся вне нас, у дверей онтологии, требуя новых взглядов на некоторые онтологические категории, такие как субстанция, форма, движение, новизна, детерминация, причинение, случайность и закон. Возможно, новая физика, однажды очищенная от устаревшей философии, сможет стимулировать новое развитие в эпистемологии и онтологии. И вполне возможно также, что новая философия будет способствовать научному прогрессу, а не препятствовать ему.” (Там же, с. 154). Непонятно, что здесь нового? Наоборот, налицо древнее магическое действо: сначала создается кумир (квантон), затем утверждается, что он находится вне (обратное тому, где он действительно находится), а затем пропагандируется призыв верить в этот кумир и надеяться на его помощь в “светлом будущем”. И всё это делается лишь для того, чтобы не признать очевидное: электрон, как и любой другой научный объект, есть лишь фрагмент реальности, вырванный из органичного целого и поэтому несамодостаточен и непознаваем вне связи с этим целым.
По мере того, как приедаются старые идолы, создаются новые, позволяющие конструировать всё более абстрактные научные модели. Этот процесс мифотворчества идеологи от науки называют поиском истины, а ряд сменяющих друг друга парадигм – научным прогрессом. Однако легко убедиться, что именно упорное отрицание Истины требует создания кумиров. Идеолог статистической природы микроявлений Макс Борн заявляет: “Я убежден, что такие идеи, как абсолютная определенность, абсолютная точность, конечная и неизменная истина и тому подобное являются призраками, которые должны быть изгнаны из науки. Исследовался вопрос, ... нельзя ли построить трехзначную логику, в которой между истинностью и ложностью существовала бы третья возможность – неопределенность. Это смягчение правил мышления представляется мне величайшим благодеянием, которым одарила нас новейшая физика, новейшая наука. Ибо вера в то, что существует только одна истина и что кто-то обладает ею, представляется мне корнем всех бедствий человечества... Понятие причинности досталось нам в наследство от традиционного образа мышления, и этот пережиток ныне заменяется процессом установления согласованности... Эта процедура приводит к структурам, которые являются коммуникабельными и контролируемыми, а следовательно (?!), объективными. Поэтому мы считаем вполне законным называть эти структуры старым термином – “вещь в себе”. Они являются чистой формой, лишенной всех чувственных качеств, а это всё, что мы можем желать и ожидать.” (М. Борн “Моя жизнь и взгляды”. Изд-во “Прогресс”, М., 1973, с. 126).
Действительно, приходится выбирать что-нибудь одно из двух (несмотря на желание освободиться от “двузначной” логики и узаконить саму ложь) – либо считать, что есть Истина, а потому требуется истинное рассуждение, опирающееся на логику, либо отрицать всякую истинность, но утверждать “вещь в себе”, призванную оправдать всякую “безумную” теорию и сохранить престиж лауреата Нобелевской премии. Такой способ самооправдания применяли в начале 20-го столетия многие философы и физики: Мартин Страус утверждал, что правила образования языка физики должны быть изменены, Геррет Биркхоф и Дж. Фон Нейман предложили, чтобы физики отклонили дистрибутивный закон в логике высказываний, Ганс Рейхенбах хотел также заменить двузначную логику трехзначной, Нильс Бор в 1927 году предложил принцип дополнительности взаимно исключающих свойств квантовомеханических объектов вместо объяснения корпускулярно-волнового дуализма и т.д. Но наиболее мощным оружием, до которого не доросли основоположники квантовой теории, является конечно “диалектический метод”, который, опираясь на мощные и древние корни софистики, возрастает до прямого утверждения “объективности противоречий объектов действительности” и снимает любые противоречия, в том числе и корпускулярно-волновой дуализм. Единство противоречий – “диалектический коан” – высшее достижение идеологии науки. Если Нильс Бор считал, что противоречивы понятия, применяемые одновременно к объекту, то для “диалектика” противоречивы сами объекты! В приводимом выше “Курсе лекций по философским проблемам естествознания” на стр. 68 читаем: “Следует отметить... момент, который отличает диалектический подход от позиций дополнительности и который связан с пониманием самой структуры (?!) противоречия. При анализе, который делает Бор и ряд его сторонников, термин “противоречие” употребляется с прилагательным “кажущееся”, то есть исходят из того, что это не реальное, не действительное противоречие, а кажущееся, то есть такое, которое может возникать лишь в сознании. И когда Бор подчеркивает, что “противоположности не противоречивы, а дополнительны”, он ещё не поднимается до понимания высшей адекватной формы связи противоположностей, как их диалектического единства.” Учитесь тов. Бор! Вы еще не доросли до мысли, что противоречия в научной доктрине можно приписать реальности вместе с самой доктриной!
|
Итак, если условием “магичности” объекта науки служит волюнтаристское утверждение статуса реальности за предлагаемой, в данном случае ложной, моделью разума, то “диалектика” по существу утверждает веру в реальность противоречия любой модели, оправдывает правомерность всякой “научной” химеры. Это мощное оружие “диалектика” действительно делает непобедимой использующую ее идеологию и самодостаточной любую теорию. То, о чем мечтали М. Борн и другие, свершилось! Однако, к науке, разумеется, не имеет отношения то, что разрушает условие её существования – возможность логичного рассуждения, стремление избежать ошибок и противоречий. Скрытие лжи или её оправдание способно породить только ложные модели, хотя и предоставляет, беря на себя лживые аксиомы, неограниченное поле деятельности для ученого ума, отравленного “научной идеологией”.
Так от чего же следует освободить науку: от теологии или от идеологии? Какое же духовное братство заслуживает доверия: то ли, в котором Истина полагается объективно Сущей и соответственно истинность в рассуждениях обязательной, или же другое, в котором служение идолам требует принесения в жертву собственного разума? О роли и месте науки в познании мира пишет Св. Игнатий Брянчанинов: “Очевидно, что земная ученость, имеющая своим началом падение человечества, не может принимать никакого участия в деле обновления человечества Искупителем. Она делается великим препятствием в этом деле, если не будет решительно подчинена Премудрости Божией, если в дело спасения человеков, в дело Божие, внесет свое тлетворное начало, свой дух гордыни и вражды на Бога.” («Отечник», с. 48-49). Из этих слов ясно, что наука не только не должна быть освобождена от теологии, как предполагали идеологи Возрождения, но наоборот, “решительно подчинена Премудрости Божией”.
Вл. Лосский говорит, что “христианское богословие допускает любую научную теорию мироздания, лишь бы она не переходила положенных ей границ и не принималась дерзко отрицать то, что находится вне поля её зрения”. И это возможно в том случае, если научные модели не станут заменять собой самого мироздания.
Приведем в заключение весьма актуальные и для нашего времени слова “Великого каппадокийца”, Святителя 4-го века Григория Богослова, прямо указывающие на возможные заблуждения научных идеологов: “...они – какое невежество! – хватаются за то, что ближе к рукам, клевещут, будто всё в мире делается без причины, потому только, что сами её не видят, и таким образом от своего невежества делаются мудрецами, или от лишней, так сказать мудрости, становятся лишенными мудрости и несмысленными. Оттого некоторые ввели счастье (Тиха) и самослучайность (Автоматисмос – Эмпедокл, Эпикур), такой вымысел, который наудачу и как случилось слеплен. Другие придумали какое-то неразумное и неотклонимое владычество звезд (Халдеи), которые по своему произволу сплетают, или, лучше сказать, невольно принуждены сплетать судьбу нашу; придумали соединения и противостояния каких-то блуждающих и не блуждающих тел небесных и владычествующее над всем миром движение. Иные, поколику не могли постигнуть и познать самого Промысла, внесли в бедный род человеческий свои мечты, какие кому воображались (мифологи), и раздробили это на различные мнения и наименования. ... для тех существ, для которых необходим Творец, необходим вместе с тем и Промыслитель; иначе мир, носимый случаем, как вихрем корабль, должен был бы по причине беспорядочных движений вещества, мгновенно разрушиться и возвратиться в первоначальный хаос и неустройства.
(Творения иже во святых Отца нашего Григория Богослова Архиепископа Константинопольского. Том 1. Слово о любви к бедным. Спб., Изд-во Сойкина).
Итак отрицательный результат теоремы (а не аксиомы) Лапласа – “Я не нуждаюсь в этой гипотезе”, – которую пыталась доказать научная идеология Нового времени с помощью естественных наук, позволяет сделать обратное утверждение: мир не есть совокупность носимых случаем элементарных частиц, а есть “Великая и премудрая Книга Божия”.
к.ф.н. В.В. Чурсин