Социализм в России
(часть 1)
К нам вести горькие пришли,
Что зыбь Арала в мёртвой тине,
Что редки аисты на Украине,
Моздокские не звонки ковыли,
И в светлой Саровской пустыне
Скрипят подземные рули…
К нам вести горькие пришли,
Что больше нет родной земли…
Автор этих стихов – русский поэт Николай Клюев был арестован в 1934 году и погиб в сибирской ссылке в тридцать седьмом. Эти провидческие стихи – «горькие вести» сохранились только в архиве ОГПУ.
[Клюев, Николай Алексеевич (1887, Олонецкая губ. – 1937, Сиб. ж.д.). Путь этого человека к осознанию революции в России был не прост. Сын крестьянина-сектанта Н. Клюев с юных лет проникся мироощущением, религиозной доминантой которого было отрицание Церкви, языческое противление Православию. Это нашло отражение в его творчестве и привело Клюева в ряды певцов революции («Господи! Да будет воля Твоя лесная, фабричная, пулемётная...»). В. Брюсов, поэт-люциферист; С. Есенин – «небесный барабанщик» революции; С. Клычков – сб. стихов «Пулемётная лента»; П. Орешин, инициатор создания секции крестьянских писателей при Моск. Пролеткульте, автор «Соломенной плахи», «Окровавленного мая», «Веры Засулич», «Чапаева», – все они протежировали Н. Клюеву.
В конце концов Клюев, не изживший «консервативности», был арестован за «клюевщину» – «идейную и эстетическую реакционность» и сослан в Нарым.]
Двадцатый век с угрожающей апокалиптической реальностью поставил вопрос о смысле бытия человечества на Земле. Социалистический конец света был осуществлён в России. Десятки миллионов русских людей погибли – «во имя» и «ради» светлого будущего. В 1917 году большевики взяли власть: началось беспощадное кровавое воплощение в жизнь утопической теории Мировой Революции – построение Социализма. Страна была обречена на революционный террор. Террор по схеме Великой Французской революции. Террор без пощады. Террор без суда и следствия…
В государственных архивах хранятся многочисленные документы, запечатлевшие ту эпоху. Одним из таких достоверных исторических свидетельств является письмо, которое находится в Государственном Архиве Российской Федерации. Фонд 1781, Опись 1, Дело № 20, листы 8 и 9. Подлинник, рукопись. – Строки, поистине начертанные слезами русского человека, ввергнутого в кровавую смуту «Великого Октября»:
«Граждане-граждане, бедные и богатые, восстановим и мы между собою братские христианские отношения и подадим друг другу руки. Не мы ли, не наши ли дети вместе были в окопах и перевязывали друг другу раны и дети бросали нежные постельки, шли вместе на защиту Родины? Не мы ли содержали лазареты и покоили раненых? Было с чего, шили бельё, собирали всякую одежду – кто что мог, противогазовые маски; всё шло от наших рук. Помещики, священники, монахи и монашки и весь русский народ шли рука об руку на пользу Родины. Неужели таких людей нужных допустить разграбить? Помещики дают нам заробить. Священники нас крестят, венчают, хоронят, в монастыри наш религиозный народ любит ходить на богомолье – мы все одни одним нужны. Просим не отбирать и не разорять наш русский народ, пусть пользуются и живут, чтобы не текли слёзы свободных граждан, пусть довольны будут тем, что имеют. – В Китае так мало земель, а и то друг друга не грабят.
Просим поддержать славу русского народа, да не будет у нас партий, но будут одни все равные равноправные граждане свободной России. Как раньше уважали чужую собственность, будем и теперь: не ударимся в грязь лицом, пусть наши враги не смеются с нас.
Просим разослать по волостям и успокоить народ, граждане свободной России. Просим, товарищи, чужую собственность не трогать; если кто взял, возвратить чьё было обратно, извиниться, у нас ещё много земель кроме помещичьих и монастырских. Мы бывали на заработках и видели: есть удельные и казённые именья. Почему не отдать народу Екатеринославской, Херсонской, Орловской губерний? Дать списки по волостям кто желает большего, продай своё и получи в казённые или удельные имения, но не Енисейскую губернию, где не зреет картофель, – туда для торговли отправить евреев.
Просим обратить внимание на наши заявления; тогда, если так вы распорядитесь, все сословия будут довольны. Да здравствует русский народ, и все будут довольны.
Служащие граждане, но честные, несколько тысяч народа подписались православные христиане на пользу нам и Родины.»
Письмо было отправлено в 1917 году – в адрес высшего органа тогдашней власти.
|
Газеты Совдепии о красном терроре |
Ответом новых правителей России стали концлагеря, расстрелы, насилие, казни… Главным орудием уничтожения великой христианской страны явилась Чрезвычайная Комиссия: ЧК, орудие тотального террора, безжалостная машина смерти, управляемая жрецами революции. «ВЧК – лучшее, что дала партия», – это слова железного Феликса. Дзержинский вслед за Лениным утверждал: «Каждый коммунист должен быть чекистом!». В письме от 27 мая 1918 года председатель ВЧК очень точно и откровенно сообщил о своей деятельности: «Работа и борьба адская…».
В газете «Красный террор» от 1 ноября 1918 года за подписью заместителя Дзержинского Лациса (настоящее фамилия – Судрабс) была опубликована своего рода программа большевиков. В ней говорилось: «Мы не ведём борьбы против отдельных лиц. Не ищите доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советской власти. Первый вопрос – какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора. Требуется не наказание, а уничтожение».[1]
Когда в своё время на Лубянке обсуждались принципы действия карательных органов социалистической власти, предложенные Лацисом, чекист Мизикин предельно упростил смысл и задачу социальных преобразований: «К чему даже эти вопросы о происхождении, образовании?.. Я пройду на кухню и загляну в горшок, если есть мясо – враг народа, к стенке!»[2]
Профессор-медик Московского Университета, чьи воспоминания были помещены в первом томе Архива Русской революции, скрывший по вполне понятным причинам своё имя под псевдонимом («Донской»), писал: «В «Советских известиях» было напечатано разъяснение по поводу одного расстрела: «Обыск показал квартирную обстановку типичного спекулянта; были обнаружены крахмальные воротнички и галстуков 6 шт.»»[3].
В Петербурге во главе ЧК стоял Петерс. Своё вступление в должность он отметил немедленным расстрелом без суда и следствия более тысячи человек, трупы которых были брошены в Неву. В дальнейшем кровавый Петерс получил повышение – переведён в Москву. В Москве его помощницей стала чекистка Краузе, женщина-зверь, известная изощрённым садизмом при пытках. Один из очевидцев перемен, происходивших в России тех лет, товарищ обер-прокурора Синода, князь Жевахов в своих «Воспоминаниях» сообщает: «Она издевалась над своими жертвами, измышляла самые тонкие виды мучений преимущественно в области половой сферы. Объектом её мучений были главным образом юноши. Никакое перо не в состоянии передать, что эта сатанистка проделывала над ними… Пытки длились часами и прекращались только тогда, когда корчившиеся в страданиях люди превращались в окровавленные трупы...»[4]
Её достойным соратником по «адовой работе» был чекист Орлов, извращённый садист; только в Москве он расстрелял несколько тысяч детей, вся вина которых заключалась в том, что для Советской власти их родители были «социально чуждым элементом». Убийцы родителей не щадили и детей... Кстати, об Александре Орлове, – под этим псевдонимом скрывался Лейба Фельдбин. Другом этого Орлова-Фельдбина был известнейший советский поэт-«романтик» Михаил Светлов. Настоящее фамилия – Шейкман[5]. Светлов-Шейкман совершенно искренне поэтически воспевал Революцию. Вот его стихотворение с таким добродушным названием «Пирушка»:
|
Петерс Яков Христофорович, один из создателей и первых руководителей ВЧК, разстрелян в 1938 году |
Хорошо нам сидеть
За бутылкой вина
И закусывать
Мирным куском пирога.
Пей, товарищ Орлов,
Председатель ЧК.
Пусть нахмурилось небо,
Тревогу тая, –
Эти звёзды разбиты
Ударом штыка,
Эта ночь беспощадна,
Как подпись твоя…
Приговор прозвучал,
Мандолина поёт,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней…
Не чернила, а кровь
Запеклась на штыке,
Пулемёт застучал –
Боевой «ундервуд»...
Какой поэтический образ – пулемёт… – «пишущая машинка» революции. Так, кровью тысяч русских людей, печатлелась история Страны Советов.
Но читаем далее. Светлов-Шейкман обращается к Орлову-Фельдбину:
Расскажи мне, пожалуйста,
Мой дорогой,
Мой застенчивый друг,
Расскажи мне о том,
Как пылала Полтава
Как трясся Джанкой,
Как Саратов крестился
Последним крестом.
…Ты, кто руки свои
Положил на Бахмут,
Эти тёмные шахты благословив!..
«Дорогой» и «застенчивый» для Светлова-Шейкмана Орлов-Фельдбин сеет ужас в Полтаве и смерть – в Саратове. «Товарищ Орлов»-Фельдбин на шахты простёр руки, обагрённые кровью тысяч невинных жертв, погрузив эти подземелья землекопов во тьму страха и обрушив на Бахмут-Донбасс кошмар революционного террора. Что это за благословение, приносящее смерть и мрак? Светлов-Шейкман поэтически воспевает благословение «председателя ЧК». Но так, возлагая руки, совершают благословение раввины. Это – «благословение» смерти, благословение тех, кто ненавидел Христа и распял Россию; кто, захватив власть, начал по предписаниям социалистов прошлого строить «светлое будущее» на 1/6 части суши.
Нельзя не упомянуть о дальнейшей судьбе Александра Орлова – урождённого Лейбы Фельдбина. В тридцать восьмом он сбежал из СССР и уже из-за рубежа стал обличать Сталина как кровавого злодея, вина которого, по Фельдбину, заключалась в том, что он, Сталин, «изменил делу Революции». Это – главная идея книги Фельдбина, которую он назвал весьма характерно: «Тайная история сталинских преступлений» (Нью-Йорк, Иерусалим, Париж. 1984). Кстати, агентурные сведения о сбежавшем Орлове содержат сообщения, что Орлов-Фельдбин усердно посещал в Америке синагоги. Об этом пишут Дж. Кастелло и О. Царёв в своей книге «Роковые иллюзии. Из архивов КГБ. Дело Орлова, сталинского мастера шпионажа» (М., 1995) Но, может быть, Орлов-Фельдбин был исключением и остальные чекисты имели «чистые руки, горячие сердца и холодные головы»?
Одним из главных чекистов при Дзержинском был Александр Эйдук – член коллегии ВЧК. В воспоминаниях бывшего торгпреда Латвии Г.А. Соломона есть описание эпизода, который даёт представление о буднях «стражей революции».
«Как-то Эйдук засиделся у меня до двенадцати ночи. Мы сидели у письменного стола. Вдруг с Лубянки донеслось: «Заводи машину!». Загудел мотор грузовика. Эйдук застыл на полуслове. Глаза его зажмурились как бы в сладкой истоме, и каким-то нежным и томным голосом он произнёс, взглянув на меня:
|
Жертвы безсудных разстрелов ЧК |
- Наши работают…
- Кто?
- Наши, на Лубянке… - ответил Эйдук, сделав указательным пальцем правой руки движение, как бы спуская курок револьвера. - Разве вы не знали? - с удивлением спросил он. – Ведь каждый вечер в это время выводят в расход.
- Какой ужас! - вырвалось у меня.
- Нет… Хорошо... - томно, с наслаждением в голосе, точно маньяк в сексуальном экстазе произнёс Эйдук. - Это кровь полирует...»
В России зверствовала Советская, социалистическая власть.
Бывший следователь Киевского ЧК Михаил Богеросов на страницах своих воспоминаний, опубликованных в 1925 году в Праге, рассказал следующее: «Чекисты производили обыски и аресты, неприкрыто грабя население. Служба превратилась в непрерывный кутёж, сопровождаемый изнасилованием женщин и истязанием арестованных».
В Киеве порядок новой власти обеспечивал «товарищ Лацис». Прежде всего Советская власть провозгласила своей целью: «искоренение русского национализма». С памятника Богдану Хмельницкому коммунары сбили историческую надпись: «Волим под царь Московского, православного. Богдану Хмельницкому – Великая и Единая Россия». ЧК открыло список своих жертв убийством шестидесяти восьми видных деятелей российской культуры и науки, причём все они были расстреляны даже без обвинительного приговора, – «в порядке красного террора» – именно как «русские националисты».
В помещении Киевской губчека на Елизаветинской улице, рядом с хранилищем реквизированных ценностей, чекисты организовали «коммунистический клуб» – ресторан с развлечениями, особую «коммуну», где все перероднились и переболели венерическими болезнями.
В этом древнем городе – матери городов русских существовало около полусотни чрезвычаек; наиболее страшные три: на Екатерининской улице, на Институтской и на Садовой. Каждая имела свой собственный штат сотрудников, точнее, палачей; особой жестокостью отличались «товарищ Вера» и её соплеменница – Роза Шварц. В одном из подвалов был устроен некий «чекистский театр» – с расставленными креслами для зрителей и сценой. Роза Шварц лично убила на этой кровавой «сцене» несколько сот человек, которых по очереди втискивали в деревянный ящик с отверстием для головы, и в этот ящик стреляли, как в тире. Это было их обычным занятием. Гораздо большее удовлетворение Роза Шварц и «Товарищ Вера» испытывали, выкалывая своим жертвам глаза иглами или выжигая папиросой. В Киеве жители шёпотом рассказывали о Розе Шварц – чудовище, часто завершавшей невыносимые пытки приказом: «Залей ему глотку горячим оловом, чтобы не визжал как поросёнок…» Приказ выполнялся буквально. Особую ярость Розы Шварц и «товарища Веры» вызывали те арестованные чекистами, у кого находили нательный крест. После невероятных глумлений над христианской верой они выжигали крест на груди и на лбу своих жертв.
Расстреливали в ВУЧК (Всеукраинская чрезвычайная Комиссия), в Особом отделе 12-й армии, в Губ. ЧК, в Гор. ЧК, в многочисленных комендатурах ЧК, которых только на Елизаветинской улице было пять. Расстреливали обычно ночью или утром, а в полночь к зданиям ЧК подъезжали специальные подводы. Как-то одному из возчиков стало дурно при виде очередной груды трупов, вываленных в телегу, и он зашатался. Комендант Угаров, сменивший сошедшего с ума на расстрелах Фраермана, выхватил револьвер и заорал: «Что воротишь морду, хочешь рядом с ними лежать?»
«Комендантом ВУЧК был Авдохин – среднего роста, толстый, приземистый, коренастый, с большой четырёхугольной головой. У него было отёкшее лицо, нависшие брови, спускающиеся на маленькие, бегающие глаза, не смотревшие на собеседника. Его глаза бегали, бегали, точно выискивали. С невольной тревогой следили арестованные за этими глазами. Вот-вот они остановятся и обожгут намеченную жертву. «Ангел смерти» называли его заключённые, и жутко, холодно делалось им при его приближении. Все боялись Авдохина. Сёстры старались не попадаться ему на пути. Никто не знал, какое нелепое желание может загореться в тёмной голове этого человека, пьяного от власти и крови. Авдохин всегда находился в состоянии непрерывного жестокого и сладострастного возбуждения. Как и другие коменданты, Авдохин любил франтить. Каждый день он появлялся в новом туалете. Всё на нём было с иголочки, новенькое. На коротких толстых пальцах горели драгоценные камни. Трость была украшена серебряным набалдашником.
Авдохин признался однажды сестре милосердия: «Спать не могу. Всю ночь мертвецы лезут...»[6]
Один из палачей харьковской ЧК сетовал на трудность «работы»: «Мучился, да товарищ научил выпить стакан крови человеческой. Выпил – сердце как каменное стало». Всё это рассказали сёстры милосердия доктору Юрию Ладыженскому, председателю Комитета Российского Красного Креста, составившему Доклад о деятельности ЧК в Киеве. Этот страшный документ датирован 14 февраля 1920 года. Сёстрам милосердия в течение семи месяцев власти разрешали оказывать помощь заключённым в тюрьмах ЧК. Доклад доктора Ладыженского был опубликован в шестом томе Архива Русской революции, в Берлине, в 1922 году.
Этот потрясающей силы документ описывает методы построения Социализма на русской земле. Доклад доктора Ладыженского, исполнявшего должность председателя Российского Красного Креста, даёт
представление о сущности Советской власти и её передовом отряде – ЧК:
«Разные люди были среди сотрудников ЧК, но у всех скоро вырабатывались общие страшные черты.
Один из старших следователей, еврей Иоффе, как-то сказал сестре:
- Ох, тяжело мне, сестра.
- Да, не легко всё это видеть, - сдержанно ответила она.
- Вам не легко, сестра, а каково мне? Вы ведь не касаетесь этих ран, а мне приходится своими руками лезть им в душу...
При этом Иоффе сделал хищный жест рукой, точно птица, впускающая когти в чьё-то сердце, и на лице его промелькнуло выражение жестокого сладострастия, которое в этих адских подземельях не раз вызывало в сёстрах содрогание...
Комендантом Губернской ЧК, которая помещалась в генерал-губернаторском доме, был Михайлов. В лунные, ясные летние ночи он голыми выгонял арестованных в сад и с револьвером в руках охотился за ними.
Большинство сотрудников ЧК носило чужие фамилии. Евреи обыкновенно выбирали русские имена. К числу таких принадлежал помощник коменданта ВУЧК Извощиков, – молодой еврей, служивший мальчиком в одном из кинематографов в Чернигове. Он всегда находился в состоянии нервного волнения. По природе мягкотелый, даже сентиментальный, этот мальчик, движимый чувством жадности, взялся за ремесло тюремщика и палача. Порой трясся от страха, а всё-таки убивал. Потом получал золотые часы, или новый костюм, или какуюнибудь добычу и был доволен. Этому мальчику из кинематографа поручили судьбу 29-ти юристов. Почти все были убиты им. Вместе с евреем Извощиковым служил в ВУЧК другой помощник коменданта – Асмолов, русский. Высокий матрос с бритым лицом, похожий на англичанина, одетый то в щегольскую матроску и рубаху, то в штатское, тоже щегольское. Всегда спокойный, он творил своё дело с холодной уверенностью.
Эта уверенность красных палачей, отсутствие в них даже тени отвращения к преступлению больше всего терроризировало заключённых ЧК.
Каждый комендант, как и каждое отделение ЧК, имел свою репутацию. Хуже всего считалось попасть в Губ. ЧК. Там был председателем Сорин, скрывавший под этим русским именем свою еврейскую фамилию. Евреев вообще было много в Губ. ЧК. Сорин – человек безграничной наглости и цинизма, при нём в Губ. ЧК шли непрерывные оргии. Одна из сестёр Красного Креста писала родным: "Жить в этом кошмаре, видеть всё это невозможно. Передо мной встают образы Авдохина, Терехова, Асмолова, Никифорова – комендантов ВУЧК; Угарова, Абнавера и Гуща из Губ. ЧК – это совершенно ненормальные люди, садисты, почти утерявшие облик человеческий.
Я не знала раньше, что можно, не говоря, понимать. Мы видели, чувствовали все мысли заключённых в ЧК. Перед нами, сёстрами, открылось бесконечное число душ человеческих. Сколько глаз смотрело мне в душу, скольким я заглянула далеко, далеко в то, что таится в глубине человеческого существа, – в его святое святых. Тот, кто хоть раз смотрел в глаза уходящих из жизни, хоть раз читал в них эту бесконечную тоску по тому, что зовётся жизнью, тот вряд ли забудет их. Таинство зла ворвалось в таинство жизни, сокрушая, уничтожая и точно насмехаясь. Эти замученные, исстрадавшиеся люди проходят передо мной, как тени. Вокруг нас была бездна горя, море крови, толпы измученных людей и тут же рядом пьяный разгул, оргии и пиры чекистов"»[7]
|
Руководители ЧК при Дзержинском |
30 августа 1919 года большевики спешно оставили Киев. В городе ещё рвались снаряды, – отходя, Днепровская флотилия большевиков в бессильной ярости обстреливала церкви. Киевляне бросились к раскрытым дверям ЧК – отыскивать родных. Зрелище, представшее их глазам, было жутким. Екатерина Гауг была среди тех, кто надеялся узнать судьбу близких: «Сильный трупный запах ударил в лицо. Все стены забрызганы кровью. Пол на несколько вершков сплошь залит кровью. На полу, точно на прилавке мясной лавки, лежали человеческие мозги. Посреди углубление... Стоял громадный сруб дерева, весь окровавленный, на нём шашка, тоже вся в крови. На стене огромная петля, кусок железа – орудие для пыток калёным железом»[8].
Другой очевидец, подписавшийся: «чиновник Н. Б.», дополняет: «Рядом – печь, в которой ещё дымились угли. Гвозди; какие-то особые, никогда мной невиданные ножи, вроде докторских; всё было покрыто клочьями мяса и запёкшейся кровью. Потом, осматривая трупы, я видел руки с облезшим отваренным мясом и голыми костями вместо пальцев; видел трупы совершенно без кожи и с кожей, оставленной в виде погон и лампасов, с отрубленными и вырезанными частями тела – всё это были следы "следствия". Сад во дворе Гор. ЧК представлял собой сплошную братскую могилу... трупы, трупы, без конца трупы... У всех решительно головы раздроблены, чтобы труп не был опознан»[9].
Екатерина Гауг продолжает: «При нас был откопан труп девушки семнадцати лет. Совершенно нагая, лежала эта девушка, почти ребёнок, перед нами. Голова её изувечена до неузнаваемости. Всё тело в ранах и кровоподтёках. А руки! Эти руки носили следы дикого зверства. С них до локтей снята кожа и белела пристёгнутая бумажка. На ней было написано: "Буржуазная перчатка"...»[10].
Так было по всем отделениям Всеукраинской и Губернской ЧК в Киеве – на Садовой, Екатерининской, Елизаветинской, Институтской, Пушкинской улицах... Так было в Одессе и Харькове... Так было везде на Великой и Малой Руси, где торжествовал победу Социализм.
В Харькове после изгнания большевиков в подвалах чрезвычайки было обнаружено множество так называемых «перчаток». Этим словом товарищи чекисты именовали содранную с рук вместе с ногтями кожу. Харьковскую чрезвычайку возглавляли «товарищ Эдуард» и бывший каторжник Саенко, – под их руководством практиковалось сдирание кожи с живых людей, для чего их сначала ошпаривали кипятком, потом делали надрезы на шее, вокруг кистей рук и щипцами сдирали кожу. Раскопки ям, куда сбрасывались замученные жертвы харьковской ЧК, обнаружили на трупах следы какой-то чудовищной операции-пытки над половыми органами, сущность которой не смогли определить даже хирурги. Чекисты применяли одну из китайских пыток, по своей мучительности превышающую человеческое воображение. На трупах бывших офицеров – вырезаны или выжжены на плечах – погоны, на лбу – пятиконечная звезда, на груди – орденские знаки; были отрезаны ноги, уши, губы... На женских трупах – отрезанные груди... Масса раздробленных, оскальпированных черепов, содранные ногти, с продетыми под ними иглами и гвоздями, отрезанные пятки...
Суть революционных свершений запечатлел в своём дневнике Иван Бунин:
|
Двор Харьковской губчека (Садовая ул. 5) с трупами убитых ЧК
|
«Одесса, 1919 год. 25 апреля.
Выходит из ворот бывшей Крымской гостиницы (против чрезвычайки) отряд солдат, а по мосту идут женщины, тогда весь отряд вдруг останавливается – и с хохотом мочится, оборотясь к ним. Громадный плакат на чрезвычайке. Нарисованы ступени, на верхней – трон, от трона текут потоки крови. Подпись:
Мы кровью народной залитые троны
Кровью наших врагов обагрим!
Возвратясь домой, пересмотрел давно валяющуюся у меня лубочную книжечку: "Библиотека трудового народа. Песни народного гнева. Одесса, 1917 г.". Да, это и тут есть:
Кровью народной залитые троны
Мы кровью наших врагов обагрим,
Месть беспощадная всем супостатам,
Смерть паразитам трудящихся масс!»[11]
В Вологде свирепствовал Кедров (Цедербаум)[12], воспроизводя в точности то, что творили французские революционеры в Нанте. По его приказу людьми набивали баржи, которые выводили на середину реки и топили, ускоряя казнь пулемётными очередями. Его надёжной помощницей в этой человеческой бойне стала жена. До революции в одном из уездных городков Тверской губернии жила некто Пластинина, имела самую гуманную профессию медика. Но в 1917-м её, как тогда говорили сами о себе эти «герои», – «призвала революция», и фельдшер Пластинина перестала скрывать своё настоящее имя: Ревекка Майзель. Вместе со своим очередным мужем – Кедровым-Цедербаумом – она отправила на тот свет, борясь за «светлое будущее», тысячи жителей Вологды и Архангельска. Древнее и славное село Холмогоры, родину Ломоносова, они превратили в кладбище. Бывшая Пластинина, «товарищ Ревекка», лично застрелила 87 пленных офицеров, 33 местных жителя и руководила уничтожением пятисот беженцев: загнав в баржу, их хладнокровно утопили.
В Воронеже чрезвычайка практиковала чисто ритуальные способы казни. Людей, осуждённых на мучительную смерть, впихивали в бочки со вбитыми остриями внутрь гвоздями и бочки скатывали со склонов оврагов. В Одессе свирепствовали чекисты Дейч и Вихман. Среди их «сотрудников» были китайцы и даже негр: он специализировался на особой пытке, вытягивании жил. В Полтаве, упоминаемой Светловым-Шейкманом, неистовствовал «чекист Гришка». Он лично руководил казнью арестованных монахов, – их посадили живьём на кол. Таким же образом в Ямбурге были казнены все пленённые на Нарвском фронте офицеры и солдаты. Жевахов сообщает: «Трупы этих великомучеников являли собой потрясающее зрелище: почти у всех от боли глаза вышли из орбит»[13].
В Симферополе чекист Ашикин заставлял свои жертвы проходить мимо него совершенно голыми, оглядывал их со всех сторон и затем ударом сабли отрубал часть тела. Истекая кровью, несчастные просили пристрелить их, но Ашикин хладнокровно подходил к каждому, сам выкалывал им глаза и лишь затем приказывал отрубить голову.
«В Севастопольском порту, – пишет князь Жевахов, – были места куда водолазы отказывались опускаться: двое из них, после того как побывали на дне, сошли с ума. Когда третий решился совершить погружение, то выйдя, рассказал, что видел целую толпу утопленников, привязанных за ноги к большим камням. Течением воды их волосы и руки приводились в движение. Среди этих трупов был священник в рясе; его руки вздымались волнением воды, он как будто произносил ужасную речь...»[14]
В Алупке чекисты расстреляли триста больных и раненых, подвергая их невыносимым истязаниям: заживающие раны, полученные на фронте, вспарывали и засыпали солью, грязью, известью и заливали спиртом или керосином. Затем следовали пытки и убийства. Татарское население, ошеломлённое бойней, увидело в такой бесчеловечности наказание Божие и приближение конца света: потрясённые происходившим татары-мусульмане наложили на себя трёхдневный пост.
О масштабах революционных преобразований в России должно судить даже не по числу жертв большевистского Молоха (хотя и сами цифры повергают в ужас), а по свидетельствам очевидцев, на себе испытавших иго социалистического рабства. Бунин писал:
«Девятнадцатый год: этот год был одним из самых ужасных в смысле большевицких злодеяний. Тюрьмы ЧК по всей России переполнены, – хватали кого попало, во всех подозревая контрреволюционеров, каждую ночь выгоняли из тюрем мужчин, женщин, юношей на тёмные улицы, стаскивали с них обувь, платья, кольца, кресты, делили между собой. Гнали разутых, раздетых по ледяной земле, под зимним ветром, за город, на пустыри... Минуту работал пулемёт, потом валили, часто недобитых, в ямы, кое-как заваливали землёй...» – И вот что удивительно: среди людей, чьи имена прочно ассоциируются с русской культурой, многие не столько ради сытого существования, а и согласно собственным убеждениям славословили большевиков и тот ужас, который объял Россию. Бунин риторически вопрошал: «Кем надо было быть, чтобы бряцать об этом на лире, превращать это в литературу, литературно-мистически закатывать под лоб очи? Волошин бряцал:
|
У этого несчастного своя Голгофа… |
Носят вёдрами спелые гроздья,
Валят ягоды в глубокий ров...
Ах, не гроздья носят, юношей гонят
К чёрному точилу, давят вино!
Чего стоит одно это томное "ах!". Но он заливался ещё слаще, что ж поделаешь, ведь убийцы чекисты суть "снежные, древние стихии":
Вейте, вейте, снежные стихии,
Заметайте древние гроба!
Толстый и кудрявый эстет, любезный и неутомимый говорун; маленький ротик открывается, гремит и завывает:
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии...
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия...»
В своих воспоминаниях писатель очень точно передал психологический портрет автора упомянутого гимна в честь Революции: «Волошин иногда у нас ночует. У нас есть некоторый запас сала и спирта, он ест жадно и с наслаждением и всё говорит, говорит и всё на самые высокие и трагические темы: самоупоённое и, по обстоятельствам времени и места, кощунственное словоизвержение!.. Вечером у нас опять сидел большой любитель покушать Волошин. Чудовищно! Говорит, что провёл весь день с начальником чрезвычайки Северным (Юзефовичем), у которого "кристальная душа". Так и сказал: "кристальная"... Из его речей ясно, что он масон»[15].
Задачу советизации Крыма выполнял Бела Кун, заявивший, что Крым на три года отстал от революционного движения и поэтому «Крым нужно одним ударом поставить вровень со всей Россией». В Крыму, по газетным сообщениям того времени, было расстреляно и замучено более 33 тысяч человек.[16]
Для справки: Бела Кун, венгерский революционер. Настоящая фамилия – Коган. После неудачной венгерской революции сбежал в Австрию, где оказался в сумасшедшем доме. В результате переговоров кремлёвских большевиков с правительством Австрии Бела Кун-Коган был отправлен в СССР, – в качестве ответственного работника Коминтерна. В Крыму Бела Коган-Кун орудовал вместе с Розалией Самуиловной Залкинд, более известной как Роза Землячка[17].
В революционном кошмаре, опустившемся на Россию, принимал самое активное участие другой венгерский «герой» – известный как Имре Надь, на самом деле – Гроц. Имре Гроц, впоследствии Имре Надь, в 1918 году находился в команде особого назначения ЧК и принимал участие в убийстве царской семьи. Об этом рассказывает, ссылаясь на документы, Луис Маршалко в своей книге «Захватчики мира». Ныне останки «пламенного революционера», венгерского Берии, покоятся, усыпанные цветами, на площади Героев в Будапеште. – В «свободной», демократической Венгрии дело Социализма живёт и побеждает...
Ужасы террора, погрузившего Россию во мрак, дополняют «Подвиги» чекистов в Сибири. Там, кроме упомянутых злодеяний, практиковалось следующее: в цветочный горшок сажали крысу и привязывали горшок к животу или к нижней части туловища приговорённого к смерти. Через небольшое отверстие на дне горшка пропускали раскалённый железный прут, которым крысу прижигали. Спасаясь от прута, крыса прогрызала себе выход, – разрывая внутренности страдальца, и вылезала из спины или бока обезумевшего, залитого кровью живого человека...
|
Убитые без суда и следствия офицеры |
В 1918 году Троцкий, будучи в Екатеринодаре, издал декрет о реквизиции шестидесяти молодых девушек. Этот декрет Советской власти был применён во многих городах порабощённой России. «Социализация» женщин стала одним из методов уничтожения русского народа. Декрет осуществлялся повсеместно: и на верхах руководителями Советской власти, и в подвалах чрезвычаек, и в казармах красноармейцев. Это – один из характерных признаков Социализма, торжествовавшего на руинах великой христианской державы. Во Владимире молодых девушек восемнадцатилетнего возраста принуждали записываться в специальном бюро для того, чтобы вступать в связи по большевистской разнарядке. Английский генерал Ф. Пуль, находившийся при штабе адмирала Колчака (он же контролировал и Деникина), в докладе от 11 января 1919 года на имя военного министра Великобритании сообщал: «Во многих городах Советской России созданы комиссариаты свободной любви; почтенные женщины подвергались публичной порке за отказ повиноваться».
В Екатеринодаре после издания упомянутого декрета красноармейцы врывались в женские гимназии, устраивали облавы в городском саду. Тридцать гимназисток были уведены во дворец Войскового атамана к Троцкому, другие – в Старокоммерческую гостиницу к начальнику большевистского конного отряда Кобзиреву, ещё одна группа – в гостиницу «Бристоль» к матросам. Все они были изнасилованы, многие убиты и брошены в Кубань и Карасунь. Одна из этих жертв – ученица 5-го класса гимназии подвергалась насилованию в течение двенадцати суток целой группой красноармейцев, после чего её привязали к дереву, прижигали раскалённым·железом и расстреляли.
По занятии большевиками Одессы, банды красноармейцев хватали женщин и девочек, тащили в порт, Александровский парк, дровяные склады. Многие из тех, кто стали жертвами красного террора, или умирали, или сходили с ума. Редкие прохожие, осмеливавшиеся появляться на прилегающих улицах, с ужасом слышали доносившиеся из парка душераздирающие крики насилуемых до смерти, предсмертные хрипы и стоны.
Английский генерал А. Нокс, находившийся при Колчаке, к своему докладу на имя военного министра приложил мандат, найденный у захваченного в плен комиссара. Вот текст этого документа: «Сим удостоверяется, что товарищ Едиоников[18] уполномочен взять для себя молодую девушку. Никто не должен оказывать ему никакого сопротивления. Он снабжён неограниченными полномочиями, что и удостоверяется».
Многие задавали себе вопрос: чем объяснить самую возможность такого неслыханного зверства, такой дикой, непонятной нормальному человеку злобы, обрушившейся на самый богобоязненный, самый кроткий и простодушный народ в мире, как им всегда был русский православный народ, всепрощающий и смиренный? Может быть, ад, объявший Русскую Землю, был каким-то массовым умопомрачением, охватившим страну и людей? – Нет, это было не наваждение и не массовое помешательство. Это была Социалистическая революция, осуществлявшаяся по точным планам «пламенных» социалистов-богоборцев, человеконенавистников, служителей и жрецов сатаны.
В своих «Воспоминаниях» князь Н. Жевахов весьма точно определяет суть революции. Жевахов занимал в предреволюционные годы должность товарища обер-прокурора Синода Российской Церкви. Он пишет: «Самые сильные умы России оценивали ужасы происходящего только с точки зрения крушения старого, обеспечивающего благо народа, царского уклада государственной жизни, серьёзно обсуждали те или иные декреты и распоряжения узурпаторов власти, многоликие и противоречивые, спаянные между собой глубоко сокрытой ложью, непонятные и бессмысленные; оценивали их с государственной точки зрения и предрекали катастрофы, делились сомнениями и недоумениями, но никто из них даже не догадывался о том, что здесь выполнялась вековая программа жидов, сводившаяся частью к поголовному истреблению, частью к порабощению христианского населения сначала в России, а затем во всём мире, во исполнение прямых повелений еврейского бога, обещавшего своему избранному народу мировое господство»[19]. – Не Того Бога, Которого евреи и раньше в большинстве своём постоянно оскорбляли и Которому постоянно изменяли, богоборчествуя, запечатлев наконец свой союз с дьяволом беспримерным деянием ненависти ко Творцу, распяв Его Единородного Сына и продолжив своё богопротивление в жесточайших гонениях на христиан; а того «еврейского бога», которого они позаимствовали у жрецов Шумера, которому они научились служить в Египте фараонов и которому поклонились у подножия горы Синай[20].
Этого «еврейского бога» совершенно определённо Христос именует «дьяволом», и столь же определённо в Евангелии назван народ, творивший и продолжающий творить волю человекоубийцы искони: «дети дьявола» (Иоан. 8,44).
В своих воспоминаниях Жевахов цитирует А. Луначарского (Мандельштама), возглавлявшего советский комиссариат народного просвещения: «Мы ненавидим христиан. Даже лучшие из них должны быть признаны нашими врагами. Они проповедуют любовь к ближнему и сострадание, – то, что противоречит нашим принципам. Христианская любовь преграждает развитие Революции. Долой любовь к ближнему! То, что нам нужно, – это ненависть. Мы должны уметь ненавидеть; только тогда мы сможем победить вселенную!»[21].
|
Лев Троцкий разглагольствует с крыши красного бронепоезда «Сторож революции» |
В первой записи «Окаянных дней» Бунина есть строки, страшные именно в силу обыденности описываемого:
«1 января (ст. стиля) 1918 года. Москва.
Встретил в Мерзляковском старуху. Остановилась, оперлась на костыль дрожащими руками и заплакала:
- Батюшка, возьми ты меня на воспитание[22]! Куда ж нам теперь деваться? Пропала Россия!..
Кончился этот проклятый год. Что дальше? Может, нечто ещё более ужасное. Даже наверное так.
А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы...»[23]
При сколько-нибудь основательном изучении истории Страны Советов исследователь непременно обратит внимание на тот непропорционально большой процент, который представляли в органах новой власти иудеи. Это общеизвестный факт, который, естественно, разные люди оценивают по-разному. Однако этот факт неоспорим. Не так давно были впервые изданы воспоминания российского дипломата Георгия Николаевича Михайловского, сына известного дореволюционного писателя, вошедшего в русскую литературу под псевдонимом «Гарин». В своих воспоминаниях Георгий Михайловский сообщает о своей встрече и разговоре с одной из следователей ЧК, еврейкой: «Она с откровенностью объяснила, почему все чрезвычайки находятся в руках евреев: "Эти русские – мягкотелые славяне и постоянно говорят о прекращении террора и чрезвычаек. Мы, евреи, не даём пощады и знаем: как только прекратится террор, от коммунизма и коммунистов никакого следа не останется". – Так, с государственностью Дантона, рассуждала провинциальная еврейка-чекистка о том, на чём именно держится успех большевиков», – заключает свой рассказ Михайловский[24].
Конечно, руководящая роль иудеев в русской революции если и не сразу, то довольно скоро стала полной очевидностью для многих, соблазнённых идеей социального равенства. 1 ноября 1918 года был предательски убит талантливый полководец – Иван Сорокин. Он воевал на стороне большевиков, прельщённый лозунгом о счастье трудового народа. Прозрение наступило, когда Сорокин увидел методы властительства «героев революции». Он начал бороться с теми, кого считал врагами русского народа. 13 октября 1918 года Сорокин арестовал председателя ЦИК Кавказской республики – «товарища Рубина», его заместителей Дунаевского и Крайнего, члена ЦИК Власова и начальника ЧК Рожанского. Все, кроме Власова, были в тот же день расстреляны. 28 октября Советская власть объявила Сорокина вне закона. 1 ноября он был убит. Следствие установило: «Сорокин ненавидел евреев, возглавлявших кавказскую власть», – то есть Советскую власть на Кавказе.
Такая же судьба постигла Б.М. Думенко. Подчинённым у Думенко был «главный кавалерист Страны Советов» – Семён Будённый. 24 февраля 1920 года Думенко был арестован вместе со всем своим штабом и затем расстрелян. Вину этого человека, как преступление, исключающее возможность какого-либо снисхождения, зафиксировал 1-й пункт приговора: «Проводил юдофобскую и антисоветскую политику, обзывал руководителей Красной Армии жидами». Трибунал Республики получил указание Троцкого: осудить и расстрелять Думенко, – что и было сделано. После убийства Думенко военные заслуги казнённого приписали понятливому Будённому, чью совесть не отягощала жалость к уничтожаемому русскому народу и чью преданность делу революции не умалял «антисемитизм», – этих недостатков у Будённого не было.
30 августа 1919 года во время боя пулей в затылок убит Н. Щорс. Причина была всё та же. Heзaдолго до этого член Реввоенсовета Юго-Западного фронта С.И. Аралов лично доложил Троцкому: «В частях дивизии Щopca развит антисемитизм...» Приговор Щорсу привёл в исполнение политинспектор Реввоенсовета, одесский единоверец Троцкого Танхиль-Танхилевич[25].
В ряду казнённых «за антисемитизм» самым известным был командующий Второй конной армией Ф.К. Миронов. Миронов, как и все вышеупомянутые, конечно, не может быть назван контрреволюционером, он просто не смог смириться с уничтожением своего народа... 31 июля 1919 года Миронов писал Ленину: «Большинство коммунистов не может отличить пшеницу от ячменя, хотя и с большим апломбом во время митингов поучает крестьянина ведению сельского хозяйства. Я всё же хочу остаться искренним работником народа, искренним защитником его чаяний. Социальная жизнь русского народа должна быть построена в соответствии с его историческими, бытовыми и религиозными традициями и мировоззрением, а дальнейшее должно быть предоставлено времени».
13 сентября 1919 года Троцкий отдал приказ, гласивший: «Как изменник и предатель Миронов объявлен вне закона. Каждый гражданин, которому Миронов попадётся в руки, обязан пристрелить его, как собаку. Смерть предателю»[26]. Несмотря на громкие победы Миронова над Врангелем, в 1920 году он оказался в Бутырской тюрьме, где и был убит, – буквально согласно приказу, «расстрелян как собака», исподтишка. Убийцу, естественно, так и не нашли...
Кто был опорой «революции Великого Октября»? Самый точный ответ давала жизнь. В дневниковых записях Бунина есть очень важный по своему содержанию диалог, имевший место в «революционной России », – диалог между прославленным писателем и простым мужиком, оказавшимся, надо признать, гораздо мудрее автора «Тёмных аллей»:
|
Комкор Б.М. Думенко (Новочеркасск, январь 1920 г.) |
«11 июня 1919 ., Одесса.
Четыре часа. Мир с немцами подписан. Деникин взял Харьков.
Поделился радостью с дворником Фомой. Нo он пессимист:
- Нет, барин, навряд дело этим кончится. Теперь ему трудно кончиться.
- А как же и когда оно, по-твоему, кончится?
- Когда! Когда побелеет у ворона крыло. Теперь злодей укрепился. Вон красноармейцы говорят: "Вся беда от жидов, они все коммунисты, а большевики все русские". А я думаю, что они-то, красноармейцы-то эти, и есть злу корень. Все ярыги, все разбойники. Вы посчитайте-ка, сколько их теперь из всех нор вылезло. А как измываются над мирным жителем!.. Нет, он очень укрепился. А все прочие ослабели...»
За полтора месяца до этого Бунин занёс в дневник (25 апреля1919 года):
«Когда выходил из дома, слышал, как дворник говорил кому-то:
- А эти коммунисты одна последняя сволочь. Его самогоном надуют, дадут папирос, – он и отца родного угробит!»[27] 1
Итак, кто же виноват в том, что происходило (и происходит) с Россией?
«Вот Павел Юшкевич уверяет, учит, что к "революции нельзя подходить с уголовной меркой". Даже Гегеля вспомнил: "Недаром Гегель говорил о разумности всего действительного: есть разум, есть смысл и в русской революции".
Да, да, "бьют и плакать не велят" ... С какой меркой, кроме уголовной, могут "подходить к революции" те священники, помещики, офицеры, дети, старики, черепа которых дробит победоносный демос? Но какое же дело Павлу Юшкевичу[28] до подобных "обывательских" вопросов!»
Более ранняя запись: «24 марта 1918 года.
В кухне у П. солдат, толстомордый, разноцветные, как у кота, глаза. Говорит, что, конечно, социализм сейчас невозможен, но что буржуев всё-таки надо перерезать: "Троцкий молодец, он их крепко по шее бьёт"».
Ещё раньше, зимой, 25 февраля 1918 года, на писателя произвело сильное впечатление уличное шествие «гегемонов революции»:
«Опять какая-то манифестация, знамёна, плакаты, музыка – и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:
- Вставай, подымайся, рабочий народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.
Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: "Cave furem"[29]. На эти лица ничего не надо ставить, и без всякого клейма всё видно»[30].
Рассуждая на известную тему «КТО виноват?», Бунин предпочёл не уточнять, о каком «победоносном демосе» он упомянул, размышляя о разговоре с Юшкевичем. Впрочем, вопреки писательской трактовке, к «победоносному демосу» не принадлежал ни упомянутый им солдат («толстомордый, глаза разноцветные, как у кота»); ни коммунисты, справедливо и на все времена определённые дворником как «последняя сволочь»; ни «сахалинские» (cave furem) лица орущих утробными первобытными голосами в сотни и тысячи глоток. Всё это был побеждённый – ещё до революции – демос; «скотомасса», о которой будет вещать другой революционер – Гитлер; в терминологии же марксизма той революции – это «пролетариат», обречённый на рабский труд – «ради светлого будущего».
Бунину показалось, что его ответ очень убедителен: «Народ сам сказал про себя: "из нас, как из древа, – и дубина, и икона" – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергий Радонежский или Емельян Пугачёв»[31].
Так ли? Емельян Пугачёв был разбойником, какие время от времени встречаются в каждом народе, своего рода «коммунистом» на Руси XVIII века, а «победоносным демосом» Великой Октябрьской и все последующие годы были и остаются, по объективно верному суждению красноармейцев, чьи голоса звучат в строках «Окаянных дней» и поныне, не кто иные как «жиды». Вот почему красноармейцы, предназначенные быть принесёнными в жертву жрецами «Великой Октябрьской», были так солидарны с красноармейцами, которых Советская власть определила стать жертвами «Великой Отечественной».
«Побеждённый демос» остался побеждённым и после 1945-го; демос, «победивший» в 1917-м, в 1945 году победил уже в планетарном масштабе – всё с помощью тех же «красноармейцев», побеждённого демоса...
Может быть, со временем положение в России всё-таки изменилось – в двадцатых или тридцатых или после 1945-го?.. Чтобы понять это, обратимся к весьма и весьма авторитетному в иудейских кругах идеологу сионизма: В.Е. Жаботинскому. В своей статье «Антисемитизм в Советской России» он гордо писал: «В Москве до 200 тысяч евреев, всё пришлый элемент. А возьмите телефонную книжку и посмотрите, сколько в ней Повзнеров, Левиных, Рабиновичей. Телефон – это свидетельство или достатка, или хорошего служебного положения!»
Статья Жаботинского отражает реальное этнографическое положение в Москве на рубеже двадцатых и тридцатых годов. Однако вполне ли точны эти сведения? Возьмём справочник «Население Москвы», составленный Морицем Яковлевичем Выдра. Согласно советской статистике, в 1912 году в Москве проживало 6400 евреев[32], в 1933 году их было 241,7 тысяч. За 20 лет их стало чуть ли не в 40 раз больше, чем до революции. Причём население Москвы за эти два десятилетия увеличилось только в два раза: с 1 млн. 618 тыс. до 3 млн. 663 тыс.
Но статистика представляет собой, хотя в данном случае и выразительные, однако же всё-таки цифры. Этот раздел советской статистики ярко иллюстрировала сама жизнь... Дуглас Рид в своей знаменитой книге «Спор о Сионе» цитирует Вильяма Генри Чемберлена – английского журналиста, который провёл в России двенадцать лет (с 1922 по 1934 год):
«Значительное число евреев сделали карьеру в советской бюрократии. Из сотрудников отдела при Наркоминделе, которых я знал лично, я помню только одного нееврея. Русские были представлены седым швейцаром и пожилыми, опустившегося вида женщинами, разносившими чай. Много евреев было также в ГПУ, Коминтерне и в комиссариатах, связанных с торговлей и финансами»[33].
В 1998 году тиражом всего в одну тысячу экземпляров вышла весьма интересная книга воспоминаний Инны Гайстер, «Семейная хроника». Откровенные строки Гайстер достойны быть объектом изучения
|
Члены секции революционной законности (т.е. местного отдела НКВД), 1939 год
|
истории, как поётся в советской песне, «самой любимой» Москвы:
«Дом правительства. Прожила я в нём шесть лет. Но родилась я не там, а в общежитии Института Красной профессуры. Потом в этом здании разместился Институт Международных отношений. Это рядом с Крымским мостом. Папа окончил институт Красной профессуры. Папа и мама познакомились в Гомеле. Когда папу в 1918 году послали на подпольную работу в Одессу, он скрывался в семье учителя чистописания еврейского сиротского дома – Мирона Ильича Лопшица. Семья была большая – четыре сына и четыре дочери. Все дети стали педагогами, музыкантами, врачами. Папа там очень сдружился со своими погодками Идочкой, Саррочкой и Абрамчиком. Дружба возобновилась уже в Москве, куда в начале двадцатых перебрались Ида, Саррочка и Абрам.
В 1919-м папа работал в Гомеле редактором газеты "Полесская правда". На следующий год папа перебрался в Москву. Мама тогда работала в ЦК Профсоюза швейной промышленности. В 1928 году папа работал уже в Госплане. В 1932 году папа работал уже замом Куйбышева по сельскому хозяйству. Мы переехали в знаменитый Дом правительства, построенный специально для высшего эшелона партийной и государственной власти. А до этого дедушка Сруль и бабушка Софа жили на Садово-Триумфальной. С ними жил самый младший брат папы, Изя. Одновременно с нами в Дом правительства переехал брат папы Сюня с женой Фаней Сауловной. Сюня работал начальником управления грузовых перевозок у Кагановича. Осенью 1933-го я пошла в школу. Она находилась на Софийской набережной, прямо напротив Кремля. Муня Израилевна, моя первая учительница, была удивительный человек. Моя подруга Инна Вайсер до сих пор вспоминает, как Муня Израилевна играла с нами...
Мама была старшей в семье Каплан. После Октябрьской революции она оказалась в Москве, вступила в партию, теперь она работала экономистом в Наркомтяжпроме. Вслед за мамой в Москву перебрались почти все её братья и сёстры. Самой умной из сестёр была Липа. У Липы было полно ухажёров. В их числе папин аспирант, долговязый Миша Суслов, наш будущий чёрный кардинал. В нашем доме Липа познакомилась с венгерским коммунистом Белла Ландером и вышла за него замуж. Второй раз она вышла за Наума Яковлевича Рабиновича. У них родился сын Алик, будущий кинорежиссёр Митта.
На год моложе мамы был Хайм, несколько лет он служил помощником у командарма Якира в Киевском военном округе. В 1937-м его назначили помощником начальника Военно-химической Академии в Москве. Среди маминых братьев выделялся Пиня. В 1937-м, как и Хайм, он был уже полковником.
Мамина сестра Адасса в 1923 году нелегально из Польши перешла границу и тоже очутилась в Москве...
Из Польши приехала бабушка Гита, мамина мама. Встречать её поехала Адасса. С Белорусского вокзала бабушку Гиту отвезли на папиной машине. Вечером все семеро детей, с жёнами и детьми пришли к ней. Много лет прошло с тех пор, как они молодые, один за другим покинули родной дом. Можно только догадываться, о чём она думала. Интересно, какую судьбу она молила у Бога для своих еврейских детей без всякого образования из захудалого местечка? А теперь перед ней были взрослые преуспевающие люди. Все с высшим образованием. Инженеры, полковники, доктора наук. А моя мама была, по её понятиям, "госпожа министерша"! Мой прапрадедушка был раввином, написавшим комментарии к Талмуду под названием "Взгляд Ильи", а вся грамотность бабушки Гиты сводилась к умению читать молитвы на древнееврейском и с трудом сочинять письма к детям на местечковом жаргоне. Бабушка по еврейскому обычаю была в парике. Ела она только из посуды, которую специально привезла с собой из Польши.
После 1-го курса университета я поехала вожатой в пионерлагерь в Красновидово. Мы ушли в поход с ребятами. Помню, как Лёня Дербенёв (теперь он известный песенник) всё просил нас устроить привал, занудливым голосом просил: "Инесса, Циля..." Циля Шельфельд была старшей пионервожатой в пионерском лагере МГУ. Тогда мы все были ортодоксами, твёрдо убеждёнными, что строим светлое будущее, с идеей коммунистического рая в нашей стране...»[34]
Обвинительное заключение (от 5 мая 1949 года) по следственному делу № 2446 Гайстер Инны Аароновны в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 7 и 35 УК РСФСР, гласило: «5 -м Управлением МГБ СССР 23 апреля 1949 г. арестована дочь врага народа Гайстера Аарона Израилевича, расстрелянного в 1937 году. Её мать, Каплан Рахиль Израилевна, в 1937 году осуждена на 8 лет ИТЛ. Мера наказания И.А. Гайстер – 5 лет высылки»[35].
Х глава из книги Н.П. Ставрова «Вторая Мировая – Великая Отечественная», т. III, стр. 443-471.
(продолжение здесь)
[1] Довольно примечательно недавнее заявление композитора Раймонда Паулса, который на обвинение в «предательстве» от соотечественников, призвал их к совести и отвечал, что главными убийцами в 1917-1918 гг. были латыши, а не русские: «Кто был главными убийцами? Наши соотечественники. Что они творили на Украине? Кто сформировал весь этот чекистский аппарат? …В основном наши и евреи, хотя они и были потом сами ликвидированы. Кто отстаивал ту революцию? И кто служил в охране Кремля? Латышские стрелки. Поэтому лучше уж помолчим об этих делах. Это история, и ничего тут не поделаешь. Что толку поднимать её, лучше ведь не сделаешь. Мы сами всякого дерьма натворили, сами всюду лезли…» (http://telegrafua.com/world/12304/print/) – ред. сайта
[2] Р. Гуль. Дзержинский. М., 1992. стр. 56
[3] Р. Донской. От Москвы до Берлина в 1920 г. // Архив Русской революции. Т. 1. Берлин, 1921. стр. 214.
[4] Н.Д. Жевахов. Воспоминания. Т. 2. М., 1993, стр.135
[5] Естественно, официальные издания не сообщают настоящей фамилии мэтра советской поэзии, ограничиваясь традиционным: «Светлов, Михаил Аркадьевич – рус. сов. поет. Род. в бедной евр. семье…» (КЛЭ. Т. 6. М., 1971. Стл. 699).
[6] Доктор Юрий Ладыженский. Доклад Центрального Комитета Российского Красного Креста о деятельности Чрезвычайной Комиссии в Киеве // Архив Русской революции. Т. 6. Берлин, 1922. стр. 344.
[7] Доктор Юрий Ладыженский. Доклад Центрального Комитета Российского Красного Креста о деятельности Чрезвычайной Комиссии в Киеве // Архив Русской революции. Т. 6. Берлин, 1922. стр. 344, 349-352.
[8] Воспоминания Екатерины Гауг // Сб. «Белое дело». Т. 2. Берлин, 1927. стр. 204.
[9] В Сб. «На чужой стороне». Т. 10. Прага, 1925. стр. 221.
[10] Воспоминания Екатерины Гауг // Сб. «Белое дело». стр. 204
[11] И. Бунин. Окаянные дни. СПб, 2000. стр. 173-174.
[12] Это ошибка авторов. Цедербаум – сподвижник В. Ульянова – Юлий Мартов, довольно мирный и относительно безвредный шизофреник, ушедший в меньшевики. Данный Кедров Михаил Сергеевич, будущий первый руководитель Особого отдела ВЧК – это потомственный дворянин; начал участвовать в революц. хулиганствах ещё с 1899 г., за что исключён из университета, с 1901 – член РСДРП. В 1905 – участвовал в поставках оружия бандитам в Москве, после бегал по стране нелегалом, с 1908 по 1911 – в тюрьме. С 1912 – в эмиграции, где в 1915 получил диплом врача. Именно там, по свидетельствам очевидцев, появляются первые признаки его психического заболевания. Психические расстройства являлись семейными: его старший брат Михаила умер душевнобольным в костромской психиатрической лечебнице. Сын Кедрова – Игорь, также был болен, и став следователем НКВД – был одним из самых страшных садистов-палачей. Оба, в итоге, разстреляны (сын в 1938, отец в 1941). То, что подельницей М.С. Кедрова была Ревекка Пластинина – приведено верно. Но крови ими пролито много больше, чем кратко здесь описано. Лучшее изследование о деятельности М.С. Кедрова – Димитрия Соколова на «Рус. Нар. Линии»: http://rusk.ru/st.php?idar=50148 (ред. сайта «Вера правая»)
[13] Н.Д. Жевахов. Воспоминания. Т. 2, М., 1993. стр. 138.
[14] Н.Д. Жевахов. Воспоминания. Т. 2, М., 1993, стр. 139.
[15] И. Бунин. Окаянные дни. СПб., 2000, стр. 270-272, 265. Волошин вступил в масонство в мае 1905 года, как он сам пишет об этом – «Автобиографическая проза. Дневник». М., 1991, стр. 225-227.
[16] Это неверные цифры лишь офиц. газетных сообщений. На самом деле число убитых большевиками в Крыму колеблется от 150 до 200 тыс. человек. Здесь было такое, чего не было раньше: большевики разстреливали и собственные ликвидационные команды (в окрестностях Феодосии) (ред. сайта «Вера правая»).
[17] «Землячка, Самойлова – партийные клички Залкинд Розалии Самуиловны (1876-1947)». – БСЭ. Изд. 1-е. Ст. «Землячка». Т. 26, М., 1933, Стл. 725: «Она была настоящим комиссаром партии и революции не по должности, а по призванию. В день её 60-летия "Правда" писала: "Таких людей, как тов. Землячка, или любят, или ненавидят. Любят все те, кто беззаветно, преданно борется за коммунизм; ненавидят враги рабочего класса, ренегаты, перебежчики, вся та муть, которая хорошо знала и испытала на себе глубочайшую принципиальность тов. Землячки, её твёрдую волю, её безраздельную преданность партии". Похоронена в Кремлёвской стене». – А. Абрамов. У Кремлёвской стены. М., 1974, стр. 217-219.
[18] Скорее всего – искажение звучания после двойного перевода. Видимо, данную фамилию следует читать как производное от «Гедеонов» (ред. сайта.).
[19] Н.Д. Жевахов. Воспоминания. Т. 2. М., 1993, стр. 120-121.
[20] Пророк Моисей, увидев всю глубину нечестия народа, в оргии разврата совершавшего «служение» золотому тельцу и звезде Ремфана, разбил богодарованные скрижали.
[21] Н.Д. Жевахов. Воспоминания. Т. 2, стр. 182.
[22] В обороте речи XIX в. – «на пропитание». (ред. сайта)
[23] И. Бунин. Окаянные дни. СП-б, 2000, стр. 87.
[24] Г.Н. Михайловский. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914-1920. Кн. 2. М., 1993, стр. 176-177.
[25] Случай с Щорсом был несколько иной, нежели расправа с Мироновым и Думенко. Щорса «контролировала» жена – Фрума Ростова (настоящая фамилия неизвестна): железная чекистка Фрума и сыграла роковую роль в судьбе Николая Щорса, в пылy революционного рвения переставшего отделять «своих» от «чужих». Фрума сигнализировала, и Щорса пристрелили. Но легендарный красный командир остался жить, не только «в памяти потомков». Фрума родила от Щорса дочь Валентину, которая впоследствии вышла замуж за Исаака Халатникова (настоящая фамилия – Маркович), ставшего членкором АН СССР, а потом и полноправным академиком Страны Советов. – Советская власть блюла законы советской диалектики.
[26] Е. Лосев. Трижды приговорённый // Журнал «Москва». 1989. № 2. стр. 159-160, 163.
[27] И. Бунин. Окаянные дни. СПб, 2000, стр. 232-233, 172.
[28] Бунин по своей симпатии к еврейству (пронесённой им через «окаянные дни» 1917-1918 гг., через эмиграцию и даже высказанную довольно ловко в знаменитой речи «Миссия русской эмиграции») почему-то не упомянул отчества Павла Юшкевича. Для справки: Юшкевич, Павел Соломонович, родился в Одессе, в еврейской семье. Вместе со своим братом Симеоном Соломоновичем занимался литературно-публицистической пропагандой революционных идей, печатался в марксистском сборнике «Литературный распад» (вместе с М. Горьким, Л. Войтоловским, А. Луначарским, Ю. Стекловым, Н. Троцким) и в литературно-политическом журнале «Северные записки» (вместе с А. Блоком, А. Ахматовой, Ф. Сологубом, Н. Клюевым, Б. Эйхенбаумом, В. Фигнер).
[29] "Осторожно, злодей" (лат.).
[30] И. Бунин. Окаянные дни: СПб, 2000. стр. 231, 123, 110.
[31] Там же. стр. 141.
[32] Эти данные требуют пояснения: согласно статистическому отчёту Московского и губернского статистического комитета, процесс превращения Москвы златоглавой в еврейский город начался отнюдь не после «Великого Октября». Статистический отчёт по Москве за 1910 год весьма интересен. В графе «вероисповедный состав населения» читаем в пункте «г»: «иудеев – 9343 человек», в то время как графа «племенной состав населения (по переписи 1902 года)» в соответствующем пункте указывает: «евреев – 4879» (ЦИАМ. Ф. 199. Оп. 2. Д. 804. Цит. по: Статистический портрет Москвы на 1910 год // Московский Архив. Вып. 1-й. М., 1996. стр. 167-169).
Итак, за несколько лет (с 1902 по 1910) еврейское население Москвы фактически удвоилось. И вот что характерно: в 1902 году в городе проживало русских – 1 121 120 человек; в 1910 году статистический отчёт фиксирует: «Православных и старообрядцев – 1 113 144 человек. Демографическая динамика очевидна.
[33] Д. Рид. Спор о Сионе. М., 1992. стр. 437.
[34] И. Шихеева-Гайстер. Семейная хроника времён культа личности. 1925-1953. М., Ньюдиамед; 1998. стр. 23-28, 75.
[35] Там же. стр. 239-240.